« Предыдущая—Следующая »

Зимой 43-го года

Губкинские «дети войны» вспоминают тяготы гитлеровской оккупации

5 февраля губкинцы отмечают освобождение города и района силами Красной Армии в Великой Отечественной войне. В этот день на митингах вспоминают то, что в период оккупации (с июля 1942 года по февраль 1943 года) на Губкинской территории фашисты расстреляли и повесили 73 человека, более 2000 угнали в Третий рейх – на принудительные работы. Такое перечисление грозно раздаётся в тишине под зимним холодным небом. И представляется символичным, если колючий ветер – в западном направлении. Как и тогда, когда подгонял отступавших завоевателей, готовых уничтожать местное население по приказу и без. Есть живые тому свидетельства. Они в рассказах «детей войны». Ниже о тех событиях, что омрачили детство оказавшихся в оккупации, эпизоды из жизни губкинцев, ставших «детьми войны» по воле тех, кто некогда мечтал о мировом господстве.

Хорошо, что хата тесная…

Иван Петрович Белоусов 1931 года рождения. После войны окончил Губкинский горный техникум. Работал электриком на шахте имени Губкина комбината «КМАруда», затем в НИИ по проблемам КМА. Своим трудом способствовал развитию железорудной базы индустрии, имеющей огромное значение для укрепления обороны. Его малая родина – Кандаурово Губкинского района. В том небольшом селе не избежал он больших событий. «Остановили меня однажды два мадьяра и полицай, – вспоминает Иван Петрович. – Мадьяры наставили карабины. Полицай (из местных раскулаченных) огорошил вопросом в лоб: «Ты куда это спрятал лошадь?» То ли кто-то видел и донёс, то ли эту фразу полицай бросил на всякий случай, но попало сказанное в цель. Иван действительно спрятал лошадь в колхозном омшанике (до войны там зимовали пчелы). Жалко ему стало животину. Да и не хотелось, чтобы лошадь, ранее служившая колхозу, работала на фашистов.
Услышав вопрос про лошадь, малый оцепенел. И мог быть трагическим исход, если бы  доставили его в комендатуру (располагалась в Бабровых Дворах). Там был разговор короткий.

«Шестнадцатилетнего из Аверино отвезли в комендатуру и повесили», – приводит пример расправы Иван Петрович Белоусов. Эта весть его особенно задела, когда он её услышал. Аверино – в нескольких километрах от Кандаурово, где он жил. История могла бы повториться, не вмешайся вовремя староста, который в Кандаурово не имел привычки лютовать (за это позже ему смягчил приговор советский суд). Оказавшись поблизости, староста не мог не обратить внимание на сцену, при которой трое верзил с оружием чего-то требуют от малолетки. Заметив испуг на лице подростка, староста уточнил: «Ты случайно не Петькин сын?» Услышав, что действительно его отец Пётр Андреевич, полевод, уважаемый земляками, староста полицаю дал какое-то срочное указание. Когда мадьяры с полицаем удалились, староста приказал: «Беги и прячься так, чтоб не нашли». Мальчишка сорвался с места. Выбрав себе укрытие, он сутки сидел без выхода. Сердце его билось, будто колокол, звонящий набат. Пронесло! Возможно, не искали. Вражеские войска уже были отброшены от Воронежа, Красная Армия наступала. Оккупантам и их приспешникам, державшим тыл отступающей орды завоевателей под контролем, пришла необходимость озаботиться, куда уносить ноги. Очень боялись они полков и дивизий красноармейцев, перед которыми придётся отвечать. Мерещилось подобное не зря. Настроение местного населения было резко против оккупантов и их помощников. В октябре 1942 года военной комендатурой было напечатано воззвание к гражданскому населению, в котором провозглашалось: вам принесли свободу. За содействие новой власти, как было указано в обращении, – поощрение деньгами и вещами или же земельными наделами. Но о какой там свободе речь? Даже в своём дворе ничему уже не хозяин. Белоусовых первым делом оккупанты «освободили» от надёжной их кормилицы – коровы. А тут трое детей при матери! «Хорошо, что хата наша тесная. В ней никого не поставили на постой», – поясняет Иван Петрович, почему им это помогло в период оккупации. Хорошо потому, что в погреб чужие не ныряли за картошкой. Картошка позволила Белоусовым не умереть от голода.
В тяжёлое положение поставили местных «гости», которые заявились без всякого приглашения, и принялись грабить напропалую. Это после отозвалось. Невдалеке от Кандаурово – Панки. Передовые части наших войск там настигли отступающих агрессоров и с ними как следует рассчитались. Погибших в схватке красноармейцев крестьяне, проживавшие в Панках, похоронили с почётом. Гитлеровцы, павшие в бою, остались лежать в снегу. Никто не спешил копать мёрзлый грунт ради тех, кого ненавидели всей душой. Местная ребятня мимо этого не прошла. Окоченевшим трупам завоевателей было найдено применение. Скопом вцепившись в его шинель, тащили фрица в начало горки, а после падали на него и вниз неслись, как будто бы на санках. Немолодая женщина, увидев подобное развлечение, строго отчитала неразумных: «Да вы что такое тут затеяли? Он хоть и варвар, а всё ж, поди, тоже человеческой природы…» Поверженных оставили в покое.

Похожа на его дочку

К теме человеческой природы призывают вернуться и обстоятельства, о которых не позабыть Марии Васильевне Синдеевой, 1938 года рождения. Её многолетний врачебный стаж сложился в разных краях. Но на малую родину, в Мелавое Губкинского района, ездит часто, как только появляется возможность. Там детство её прошло. А детство не забывается. Тем более с эпизодами, на грани реального и фантастики. Мария Васильевна делится воспоминаниями: «Преобразилось Мелавое к лучшему, приятно это отмечать. А было… Вокруг села окопы, в самом селе – разорение и печаль. Чужие люди в военной форме наводили в селе свои порядки – сурово и беспощадно. Видимо, то село в военном значении было важным: немецкие патрули ограничили хождение местным». Мария Васильевна вспоминает о месяцах оккупации: «Немцы в хате, а мы в сарае. Мы с бабушкой и мамой их боялись. Мама и бабушка лишний раз меня старались во двор не выпускать, чтобы немцам не попадалась. Но те, конечно, знали про меня. И вот, представьте, однажды открылась дверь, и один из немцев в сарай пожаловал. Что надо ему от нас? Ничего хорошего не ждали. А вошедший мне подаёт вкуснопахнущий бутерброд – белый хлеб, а на нём тушенка. До этого белый хлеб я никогда не ела. Про тушёнку – нечего и говорить. Глаза мои, наверное, заблестели. Мама строго посмотрела на меня и заслонила меня собой. Наверняка, она предположила, что бутерброд отравлен. Заметив это, немец достаёт какую-то фотокарточку и демонстрирует её маме. Мама смотрит… и разрешает принять предложенный бутерброд. Как потом она рассказала, на фотоснимке у немца девочка, мне ровесница. Так лицом похожа на меня, что невозможно отличить. Даже веснушки на том же месте. Должно быть, дочка – его любимица. Получилось, как бы в честь неё ему захотелось сделать доброе для меня».

У неожиданного визита имелось и продолжение. Когда окончательно стало ясно, что Мелавое следует оставить, тот самый немец снова появился в дверном проёме сарая. Появился так, чтоб не заметили его соплеменники общения со славянами, которых фюрер определил лишними на планете. Но в российской глубинке что-то для себя тот солдат открыл, что перечеркнуло установку, данную Гитлером относительно войны на Восточном фронте. Приглянувшейся девочке он принёс банку тушёнки, буханку хлеба. Пятилетней было не понять, что за этим поступком – риск. А взрослые оценили. Да, он немец, но не фашист. «Глядя ему вослед, мама немца перекрестила, – Мария Васильевна сообщает это с явным волнением в голосе. – Перекрестила с пожеланием того, чтобы наших не убивал и к своим домашним живым вернулся».
О том, что это пожелание сбылось, Наталья Павловна, та мать из Мелавого, через двадцать лет после Победы смогла узнать. И узнала она… от своих соседей. В 1965 году они оказались на торжествах в Прохоровском районе, где граждане СССР и группа немцев из ГДР говорили о том, как им дорог мир. К окончанию встречи до них добрался немец на костылях (к семье вернулся с фронта без ноги). Он устал уже получать отрицательные ответы на вопросы через переводчика, не видел ли кто девчушку, схожую с той, которая у него на старой фотографии. Только глянув, мелавские закивали: «Это наша соседка Маня!» Но тут же, правда, и озадачились: «Откуда такая на ней одежда? И обстановка какая-то непонятная…» Немец рассказал о пребывании некогда в их селе и пожелал узнать, как сложилась судьба той девочки, что на дочку его похожа. Ему доложили: жива, здорова, после школы поступила на учёбу в Курский медицинский институт, работает. Сообщая всё это наперебой, Марию по-разному называли – Маней, Машей, Марусей, Мусей. Немец неподдельно удивлялся: у человека несколько имён! Загадочны эти русские…

Валерий ТЕЛЕГИН, г. Губкин, фото из личного архива И.П. Белоусова, М.В. Синдеевой

Обсуждение закрыто.