Блокада: страшные воспоминания
31.01.2013— Мама, мамочка! Ну, что же ты… давай, просыпайся! Я замерзла и сильно хочу кушать! Мама… Не молчи, мамочка! Мне страшно!
Неловко повернувшись в кровати – спать в пальто тепло, но так неудобно! – Галя попыталась взять мамину руку. И тут же испуганно отдернула ладошку – холодная! Испуганная девочка, перевалившись через безжизненное тело, заковыляла прочь из квартиры. В подъезде встретила соседку: «Тетя Ксения, там …мама. Она не шевелится».
— Успокойся Галочка. Вот тебе одеяльце, садись на окошко и смотри, как мы маму на саночках повезем…
— Гале Куликовой очень повезло, — качает головой председатель общества «Дети блокады». – Люди умирали тысячами, целые подъезды, да что там – дома! — становились нежилыми!
«Скованные одной цепью»
Воспоминания блокадников… Они пробирают до дрожи, до спазмов, колючей проволокой подступающих к горлу. Слушать их – мучение, но и не слушать – невозможно.
Кажется: что Старому Осколу до далекого Ленинграда? У всех была своя война. …Своя. И одна на всех. У города на Неве была ладожская Дорога жизни, у Оскола – железная Дорога мужества. День освобождения Оскола от фашистских захватчиков едва-едва расходится с днем снятия блокады Ленинграда. И святой покровитель у нас общий – Александр Невский. Так что поводов поговорить о войне — предостаточно. Но нужен ли он, чтобы вспомнить о всеобщем горе? Нужна ли причина, чтобы восхититься мужеством тех, кто выстоял? Назло врагам, вопреки всему, наперекор судьбе.
— Для меня война началась с ухода на фронт папы, — вспоминает Галина Куликова. — Помню, с мамой ходили на призывной пункт, и отец подкармливал меня сухофруктами от компота из ладошек. Знаете, голод как-то очень быстро вошел в нашу жизнь. Поэтому компотное лакомство, казалось, было вкусней, чем пирожные! …Когда в марте сорок второго умерла мама, я не плакала – эмоций не осталось. Соседка отвела меня в детдом. Его воспитанники, истощенные дистрофией, почти не ходили. Витя Рогожкин – столько лет прошло, а я ни имя его, ни фамилию забыть не могу! – собирал камушки, утверждая, что это конфетки. А про соломинки и травинки – макароны. Наевшись «конфет» и «макарон», он умер. Как было тяжело в блокаду, не передать! Но, что поражало — учет велся строжайший. Информация скрупулезно фиксировалась и хранилась. И про тех, кто умер. И про тех, кого вывезли по Дороге жизни. Эти сведения и помогли потом папе найти меня аж на Иссык-Куле!
…Да, учет велся строгий. Но эти цифры — миллион двести погибших! – они, как набат, стучат в висках, тисками сжимают сердце. Вдумайтесь: только в январе 1942 года умерло 130 тысяч человек! 63 из каждых 100 умерших от голода, были мужчинами! К концу войны женщины составляли основную часть населения города. А первыми от истощения погибали 14-15-летние мальчики. От голода по официальным данным умерло 641 тысяча человек, по подсчетам историков – восемьсот тысяч.
— Блокада Ленинграда началась 8 сентября. А уже в октябре трупы на улицах становятся обыденным явлением. В ноябре вводятся новые продовольственные нормы: 250 граммов хлеба в сутки по рабочей карточке и 125 — по служащей, — экскурсовод музея «Блокады Ленинграда» рассказывает, а я смотрю на фотографии. Заваленные снегом улицы. По ним, мимо трупов, бредут те, кому завтра, быть может, предстоит лечь рядом. Новые нормы стали приговором для города. Он вымирал. Тысячами, десятками, сотнями тысяч. И не было сил хоронить покойников. Черные трупы на белом снегу – вот он, блокадный ад! А экскурсовод продолжает.
– Но голод – не единственный враг. В ноябре ударили двадцатиградусные морозы. А за ними — сорокоградусные. Водопровод замерз, не стало света. Запас свечей закончился к октябрю. Спасали буржуйки. В топку за неимением дров летели семейные архивы, книги, мебель, полы. За время блокады на дрова разобрали 9000 деревянных домов! Единственным средством передвижения стали санки. Обычные детские саночки. На них возили покойников, они же служили для доставки воды.
«В сердце моем блокадный стон похорон»
Долгое время ужас блокады замалчивался. Но правда прорвалась в тщательно вымаранных цензурой, письмах: «…Ноги уже не двигаются, а ходить надо. Жертв очень много, покойников хоронят без гробов — их нет», «…Женя, мы умираем от голода. Юрик настолько истощал, что уже не просит есть, лишь изредка кричит: «Мама, если нет кушать — убей меня», — это говорит четырехлетний ребенок!»,
«…Ленинград стал моргом, улицы — проспектами мертвых. В подвале каждого дома — склад мертвецов». «В конце ноября ничего необычного не было в том, чтобы увидеть лежащего на улице мертвеца. Трупы выносили из домов, сбрасывали из окон, складывали в нежилых помещениях».Мама выпаривала клей из стульев, кожаные ремни, мы все сосали опилки». Столярный варили. Если воды поменьше – получался густой «холодец», побольше – «кисель». Грудных младенцев матери прикладывали к своим проколотым венам – кровь заменяла молоко.
Преподаватель танцев из Мариинской балетной школы вспоминает: «Возвращаясь из филармонии, заметил мертвого человека, прислоненного к фонарному столбу. Он сидел на снегу, завернутый в лохмотья с единственным рюкзаком. Две недели проходил мимо каждый день. Сначала он сидел без рюкзака, потом без лохмотьев, в одном нижнем белье, голышом, и, наконец, я увидел скелет с вырезанными внутренностями». Голод деформировал психику. По данным НКВД: за людоедство в декабре 1941 года арестовано 43 человека, в январе 1942 года — 366, а феврале уже 612. Трупы крали на кладбищах, похищали из морга, ели умерших родственников. Заманивали в квартиры взрослых под видом обмена вещей на продукты, а детей – якобы для угощения сладостями.
Голод уродовал сознание. Но большинство ленинградцев оставались людьми, несмотря ни на что. «Да, мы ели голубей, ворон, истребили всех кошек и собак, но чтобы пройти мимо умирающего на улице? Такого не помню, — рассказывает таллинец, переживший блокаду. – Хоть в парадную, но втаскивали. Если бы не взаимопомощь, мы бы не выжили».
Ничто не забыто!
Ежедневно теряя тысячи сыновей, дочерей, Ленинград не сдавался. Чтобы не было эпидемии, изможденные, опухшие от голода люди брали лопаты и очищали город от снега и трупов. Коммунальщики, получая мизерную пайку, копали общие могилы. Многие, не имея сил вылезти обратно, там же, на дне траншеи умирали.
— Мы, верхолазы, получали 125 граммов хлеба, – вспоминает Михаил Бобров, маскировавший доминанты Ленинграда. — Как в таком состоянии, лазали на шпили адмиралтейства и Петропавловки, купола храмов – до сих пор не понимаю! Но ведь лазали же! И закрашивали их краской, чехлили в лютый мороз! Укрыв все позолоченные шпили и маковки, лишили фашистов ориентиров и обстрелы пошли на убыль. …Из нашей четверки выжили я и Оленька Фирсова. Аллочка Пригожева и Алоиз Земба умерли от голода в сорок втором.
Кажется невероятным, но без еды, воды, тепла и света город жил! В Ленинграде работали музеи, шли спектакли, выпускались открытки, ни на день не замолкало радио! 10 декабря 1941 года в Эрмитаже прошло торжественное заседание, посвященное поэту Навои. Ученого Николая Лебедева, читавшего в тот день свои переводы стихов, в зал внесли друзья. Сам он, на последней стадии дистрофии, ходить уже не мог.
Старый циркач Иван Наркевич не маскировал доминант, не сражался на передовой. Почти ежедневно с двумя собачками он обходил детсады и давал представления. Чтобы малыши, забывшие, как выглядят домашние любимцы, хоть на время вырвались из блокадного ада. На вопрос: «Хотят ли кушать собачки?» отшучивался. Ребятам незачем знать, что пайка хлеба честно делилась между тремя артистами.
…Слушаю истории, смотрю на игрушки, поднятые со дна Ладоги – их малыши везли с собой по Дороге жизни. Не довезли – пупсы и мишки утонули в ледяной воде вместе с мальчиками и девочками – и не могу удержаться от слез. Я плачу. О тех, кто погиб в блокаду. О тех, кто ее пережил.
Лариса УЛЬЯНЕНКО
Обсуждение закрыто.
